Арамис

Весеннее солнце весело светило в окна, заливая комнату ярким светом. В раскрытое настежь окно доносились переливы птичьих трелей, а ласковый ветерок шевелил занавеси, и вместе с ним в комнату врывалась прохлада, свежесть…жизнь….
Седого, сгорбленного старика, сидящего за столом, казалось, совершенно не волновало и не радовало ничего на свете, в том числе и наступившая весна. Подперев голову рукой, он, время от времени шевеля губами, читал лежащий пред ним на столе лист бумаги, задумчиво вертя в руках перо.

«Я, Рене д`Эрбле, герцог д`Аламеда, бывший мушкетер Арамис, находясь в здравом уме и трезвой памяти объявляю свою последнюю волю…
Впрочем, нет. Последняя моя воля давно уж изложена и заперта сейчас в третьем ящике стола в моем кабинете. Когда придет время, она, конечно же, будет прочитана и, надеюсь, исполнена, как подобает.
Сейчас же я просто хочу поразмышлять. Да что там? Я хочу исповедаться. Обычно исповедоваться полагается своему духовнику, но я не вижу сейчас необходимости доверять самое сокровенное, что есть в душе, человеку. Я предпочитаю быть откровенным с собой, чего, надо признаться, позволял себе нечасто. Но сейчас-то можно, уж если не теперь, то никогда.
В чем обычно принято каяться на смертном одре? Не знаю, впрочем, сколько мне осталось до него, до смертного то есть одра, но искренне надеюсь, что недолго. Меня там уже заждались.
Если уж начинать перечень моих прегрешений, то, пожалуй, начать стоит с зависти. Меня слишком часто обуревало это чувство; в детстве я завидовал старшим своим кузенам, в семье которых воспитывался. Их было три брата, они были всегда вместе, а я был совсем один. Если они задумывали какую-то проделку, то всегда умели обставить все так, что виноват оказывался я. И я ничего не мог с этим поделать. А еще у них были мать и отец, а у меня только дядя и тетя, которым я был совершенно не нужен. Однако слово, данное покойному брату – моему родному отцу – обязывало дядюшку терпеть племянника. Я долго не мог понять, да и сейчас, признаться, не понимаю, как такой пустяк может по-настоящему обязать человека делать то, что ему делать совершенно не хочется. Почему непременно нужно было давать это слово? И что заставило его держать? Ведь брат-то умер и не смог бы ничего возразить или возмутиться. Если только скрасить человеку смертный час, а потом можно преспокойно от племянника и избавиться. Что, собственно, дядюшка в конце концов и сделал, отправив меня в монастырский приют, выйдя из которого я, уже избрав себе дальнейший путь, поступил в семинарию. Покойный Атос, конечно же, возразил бы мне сейчас, у него по этому поводу были свои убеждения, но, к сожалению, не все в этом мире обладали и обладают его великодушием и порядочностью. Ах, Атос, как же мне не хватает его сейчас. Только он один мог заставить меня совершить что-то, не думая о собственной выгоде или честолюбии. Рядом с ним все мои «великие помыслы» как-то сами собой отступали на второй план. Что не мешало мне, честно признаюсь, завидовать и ему тоже. Ему, пожалуй, больше чем кому бы то ни было; я завидовал, например, его выдержке, хладнокровию, всесторонней образованности, которая поражала не одного меня, да черт возьми, даже его красоте, которой он в ту пору нашей славной молодости, совершенно не пользовался в своих целях. Хотя мог бы. Почему нет? Раз неоткуда взять денег, то почему бы не подумать о покровителе или в нашем случае о покровительнице, которая в обмен на нашу молодость и красоту даст нам необходимые средства. Я поступал именно так, и нисколько в этом не раскаиваюсь. Не вижу причин, ведь в этом случае каждый получал то, что хотел.
Кроме того, это тешило мое тщеславие – еще один грех, в котором стоит покаяться. Да, именно так: тщеславие и честолюбие. Наверное, мы все в молодости грешим этим, но в моем случае, мечты, стремления и амбиции не исчезли с годами, не испарились, не разбились, я в них не разочаровался, как наш дорогой д’Артаньян, он сам признался мне при последней нашей встрече, что де у него «нет аппетита». И это, можно сказать, без пяти минут как он стал маршалом! Нет, я всю жизнь мечтал стать чем-то большим, чем я был, стать по-настоящему великим, чтобы в моих силах было изменить что-то, что меня не устраивает. И сейчас мне поистине грех жаловаться, я достиг, чего хотел и получил, пожалуй, даже сверх того.
Правда, стоит отметить, что на этом пути мне пришлось нелегко, но без боли и без потерь в нашем мире ничего не возможно добиться.
К сожалению, стоит признаться, что мое же честолюбие меня чуть не погубило и сделало…убийцей. Да, да, убийцей одного из самых дорогих мне людей. Пусть непреднамеренно, но суть от этого, увы, не меняется.
План был идеален! Это даже и не переворот, не смена власти, потому что Филипп имел на трон равные с Людовиком права. И я получил бы бесконтрольную власть над душами всех христиан, став папой.
Все прошло без сучка, без задоринки, и если бы не так называемая «порядочность» Фуке, все получилось бы так, как я мечтал. Будь он проклят! То, что произошло на Белль-Илле, я до сих пор не могу вспоминать спокойно, мне вот уже десять лет подряд, почти каждую ночь, снится та каменная глыба, которую Портос удерживал двумя руками. Я до сих пор слышу иной раз во сне его шепот: «Чересчур тяжело…». Я должен был помочь, я обязан был поднять эту глыбу, но я не смог. Больше того, я вообще не должен был втягивать Портоса во все это. Но успех был, как мне казалось, обеспечен, а больше я ни к кому не мог обратиться. Кроме того, его легче всего было уговорить, ведь наш добрый Портос так мечтал стать герцогом (играть на людских слабостях – это еще один мой...недостаток? – или талант?). Надеюсь, что он все же смог меня простить.
Еще один грех, в котором я хочу покаяться – это трусость. Мне всю жизнь казалось, что я ничего не боюсь, даже смерти, но, как оказалось, я жестоко ошибался.
Когда Портоса не стало, и когда казалось, что я вот-вот окажусь во власти короля… На что мне было тогда надеяться? Я смотрел на морскую гладь за бортом лодки, и мне подумалось вдруг, что все так просто. Смерть определенно лучше бесчестия и угрызений совести, не говоря уже о том, что рухнула вся моя жизнь, и не осталось больше ничего. Я наклонился над водой, ниже, еще ниже, еще один шаг, последний, и все было бы кончено. Это было очень просто, но, в то же время, и очень сложно. Потому что, и это я тоже помню очень отчетливо, вместе с мыслью о том, что скоро все будет кончено, в голове отчаянно билась еще одна: «Я не хочу! Не хочу умирать!». Да, какова ирония, именно это кричала нам тогда миледи, и в тот поистине страшный для меня миг, спустя столько лет, я понял ее. Я не хотел быть опозоренным, униженным, заточенным в крепость, обезглавленным. Я хотел жить, и чтобы все было по-прежнему, а еще, чтобы Портос был рядом. Самому же Портосу я в тот момент завидовал, ведь для него все было уже кончено. Нужно было только набраться смелости для самого последнего шага, и я, было, уже почти решился, но в тот самый миг я услышал имя капитана Луи Констана де Пресиньи и понял, что, еще не все потеряно, вот он - мой шанс и будет грехом им не воспользоваться.
Впоследствии, и чем дальше, тем больше, я не раз думал, что все же зря…
А когда прочел письмо д’Артаньяна, сообщавшее о гибели Рауля де Бражелона и о смерти Атоса, то в моей душе вновь ожила зависть: я позавидовал этому мальчику, который сумел решиться и сделал свой последний шаг. И в который раз вновь позавидовал Атосу: ему не пришлось долго ждать, чтобы отправиться вслед за любимым сыном.
Моя жизнь изменилась с той поры, я смог вернуть себе утраченное могущество, и нельзя сказать, что меня это не радует. Вот только…совсем недавно я узнал о гибели д’Артаньяна и…нетрудно догадаться, правда? Нет, это даже и не зависть, это скорее досада. Получилось, что мои дорогие друзья, как это говорят, обошли меня. Это ужасно несправедливо: они там все вместе, а я тут совсем один. И теперь я, пожалуй, понимаю д’Артаньяна, у меня тоже начисто пропал всякий аппетит.
Я каждый день молюсь за упокой моих друзей, и каждый раз моя молитва заканчивается мольбой:
- Господи, когда же уже придет и мой черед?!»

Герцог д`Аламеда отложил перо, перечитал написанное, и потом с трудом поднялся с кресла. Он подошел к окну, нескорое время в задумчивости смотрел в сад, по-прежнему держа письмо в руках. Встряхнув головой, словно отгоняя мрачные мысли, он подошел к камину, разворошил еле тлеющие угли и, недолго думая, швырнул письмо в огонь. Бумага ярко вспыхнула, через мгновение от нее осталась лишь щепотка пепла, а старый герцог еще долго стоял и все смотрел и смотрел на тлеющие угли…